Записки маленькой гимназистки - Страница 33

— Вы уже были у них, папа? — робко осведомилась я. (Старый граф приказал мне называть его так.)

— Да, был сегодня утром, и дядя очень хочет видеть тебя.

— В таком случае я еду! — вскричала я и, тотчас же обернувшись на свою названую сестричку, спросила тихо: — Но ты поедешь со мной, не правда ли, Анна?

— Конечно, конечно, — поспешила ответить она, и мы побежали одеваться.

Не скажу, чтобы мысль повидаться с родными улыбалась мне. Всего только день провела я в доме моего названого отца с моей милой сестричкой, как все остальное отошло от меня далеко-далеко, и хорошее и дурное разом было забыто мною.

С нехорошим чувством подъехала я к знакомому дому и, крепко держась за руку Анны, как будто меня отнимали от нее, поднялась по лестнице и позвонила у дверей.

Нас, очевидно, ждали. Не успела я войти в прихожую, как из комнаты выбежала Жюли и повисла у меня на шее. Дядя быстро вошел за ней, следом за ним бежал Толя. Остальные столпились в дверях.

— Лена, девочка моя, можно ли так пугать! — произнес взволнованным голосом дядя и, подняв меня на воздух, покрыл мое лицо поцелуями.

Милый дядя! А я и не думала, что он так любит меня!

Он очень постарел и осунулся за ночь, и еще новая морщинка легла на его высоком лбу.

Я отвечала горячими поцелуями на его ласку. Потом чьи-то руки тихонько отвели меня от него, и я увидела перед собою приветливое, красивое лицо. Я с трудом узнала холодные, строгие черты тети Нелли в этом сразу изменившемся лице.

Нет, я положительно никого не узнавала в этот вечер. Даже Бавария — и та, мягко улыбаясь, подала мне руку и произнесла возволнованно:

— Ну вот, слава Богу, вы и вернулись, Елена!

— Вернулась на сегодня. Вечером я уеду снова, — произнесла я и помимо желания торжествующими глазами обвела окружающих.

— Куда? Как? Почему? — послышалось отовсюду.

Тогда Анна выступила вперед и объяснила, в чем дело.

Едва только она успела произнести: «Леночка моя сестра и останется жить с нами», — как вдруг громкое всхлипывание послышалось из угла залы:

— Бедный Пятница! Бедный Пятница! Где твой Робинзон?

Я сразу догадалась, кому принадлежала эта жалоба, и бросилась утешать бедного мальчика. Но вдруг что-то жалкое, маленькое, беспомощное и больное преградило мне дорогу.

— Лена, Лена! — вскричала Жюли, падая передо мною на колени. — Если ты уйдешь, Лена, я опять стану гадкая горбунья-уродка и забуду все то хорошее, чему научилась, глядя на тебя.

И она умоляюще складывала ручонки, вся дрожала от волнения, ловила мои руки и целовала их.

В одну минуту и мой милый Пятница очутился подле.

— Не смей уходить, Ленуша! Не смей уходить!.. Я люблю тебя… Я не пущу тебя, слышишь, не пущу!.. Умру с горя… У меня снова припадки начнутся… От тоски будут припадки, и я умру, — лепетал он сквозь слезы, бросаясь ко мне.

Ниночка, стоя подле матери, тоже кусала губы, глядя то на брата, то на сестру. Тогда Жорж подошел ко мне, легонько ударил меня по плечу рукою и, глядя куда-то в сторону, произнес, усиленно посапывая носом:

— Ты, может быть, из-за нас и оттого, что мы тебя задирали, не желаешь оставаться и уходишь. Так, ей-богу же, я Нинку вздую, если она хоть раз тебя Мокрицей назвать посмеет, а если сам, то язык себе откушу — вот что. Ведь ты уезжать вздумала из-за наших щелчков. Остроумно! — И, не выдержав больше, он отвернулся в угол и захныкал не хуже Толи.

Я взглянула на дядю. Он смотрел на меня печальными, скорбными глазами и не говорил ни слова. Только руки его были протянуты ко мне и в глазах было столько мольбы, что я не вынесла больше.

— Я остаюсь! Я остаюсь с вами! — вскричала я не помня себя, обнимая зараз и дядю, и Жюли, и Ниночку, и Толю. — Я остаюсь! — рыдала я. — Я здесь нужнее… да, да, нужнее. И Жюли я нужна, и Толе, и всем… Прости, прости меня, Анна!

Молоденькая графиня приблизилась ко мне, обняла меня, и ее прекрасные глаза светились.

— Ты права, Лена, — произнесла она тихо, — у меня тебя ждет вечный праздник, а здесь ты должна быть утешением. Здесь ты нужнее. Я так и скажу папе. Иначе ты поступить не можешь. — И она протянула мне свою маленькую ручку.

— Спасибо, девочка, я глубоко ценю твою жертву, — произнес дядя и горячо поцеловал меня.

Тетя Нелли кивнула мне головой и произнесла ласково:

— Я и не думала, что Елена такой чудный, благородный ребенок.

Жюли душила меня поцелуями, в то время как просветлевший Толя кричал:

— Да здравствует Пятница! Да здравствует Робинзон!

Об авторе

Лидия Алексеевна Воронова (в замужестве Чурилова, известная как Чарская) родилась в семье военного.

Лида рано лишилась матери, отца своего любила горячо, почти фанатично, и долго не могла примириться с его вторым браком и приходом ненавистной мачехи. Несколько раз она даже убегала из дома. Кончилось тем, что Лиду отвезли в Петербург и определили в Павловский институт.

Живой, свободолюбивой девочке институт казался чуть ли не тюрьмой. Суровая дисциплина, постоянная зубрёжка, скудная еда, грубая одежда — всё поначалу отталкивало и возмущало её. Но со временем отношение изменилось. Лидия Алексеевна признавалась впоследствии, что годы учёбы многое ей дали. Она стала спокойнее, терпимее, сдержаннее, увлеклась чтением и даже сочинительством.

Через шесть лет институт благородных девиц был успешно окончен. И вскоре юная выпускница Лидия Воронова вышла замуж за офицера Бориса Чурилова.

Замужество оказалось недолговечным, почти мимолётным. Несмотря на рождение сына, супруги расстались. Возвращаться под родительский кров Лидия Алексеевна не захотела. И вовсе не из-за мачехи. К тому времени «непримиримые враги» не только примирились, но горячо полюбили друг друга. Ещё во время учёбы в Павловском институте Лида заболела оспой, и если бы не самоотверженная забота мачехи, которая оставила мужа и маленьких детей, чтобы ухаживать за падчерицей, девочка не выжила бы. После такого случая о вражде не могло быть и речи. И всё же в родной дом Лидия Алексеевна не вернулась, её влекла самостоятельная жизнь.